Особенная стать Севера

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать... Фёдор Тютчев Ровно двадцать лет назад я с группой товарищей, о которых очень точно можно сказать словами Пушкина: иных уж нет, а те – далече, посетил первый большой концерт группы «Алиса» в Москве в УСЗ «Дружба». Возвращаясь с этого концерта, мы пели «Мое поколение молчит по углам», «Красное на чёрном» и прочее, ставшее ныне классикой. Сегодня дома и в машине у меня постоянно звучит новый альбом «Алисы», и я снова пою: «На пороге неба» и «Моя Русь – стать Севера». При этом «Алиса» никогда не была мною как-то особенно любима. Был период (середина 90-х), когда я вовсе забыл о ее существовании. И все же, прослушав в очередной раз на одном дыхании «Стать Севера», я сознаю, что всё это время мы были ВМЕСТЕ 1. Константин Кинчев остался верен себе: несмотря на то, что новый альбом группы «Алиса» «Стать Севера» был записан ещё в конце прошлого года, первый концерт в Москве состоялся только после Великого поста, в Светлую субботу, 14 апреля во Дворце спорта «Лужники». 9-12 апреля ему предшествовали три украинских – в Харькове, Донецке и Киеве. Причем киевское выступление сопровождалось ярким антиоранжевым манифестом. Тем самым Кинчев недвусмысленно заявил свою позицию в идущей сегодня важнейшей геополитической битве за русскую Украину. Концепцию альбома Константин Кинчев сформулировал следующим образом: «Сейчас много говорится… по какой модели следует развиваться нашему государству – Восток или Запад, Европа или Азия. Для меня эти вопросы давно сняты… Согласитесь, находясь, к примеру, в Магадане или Петропавловске-Камчатском очень смешно наблюдать по телевизору рассуждения высоколобых политологов, сидящих в телестудии, о том, что мы Европа. Мы – Север, объединяющий Восток и Запад, и это звучит вразумительно и для тех, кто живет на Псковщине, и для тех, кому суждено было родиться на Колыме. У нас свой, ни на кого не похожий путь». Итак, Кинчев уверенно присоединяет свой голос к традиции, которая определяет идею Русской цивилизации через геополитическое и метафизическое понятие «Севера». Идея Севера как сакрального центра Русской цивилизации отчетливо прослеживается в работах современных неоевразийцев. В свое время ее основательному разбору уделили много внимания в своих книгах А. Паршев и В. Кожинов . Вспоминается и легендарное головинское: «На Север! На Север! На Север!» Похоже, что русский Север становится привлекательным и для геополитических противников России, поэтому набирающий в настоящее время обороты антиимперский неоязыческий сепаратистский проект «НОРНа» неслучайно назван «Северное братство». Историк и политический аналитик В.И. Карпец в одном из своих выступлений, опубликованных на сайте «Правая.ру», утверждает : «Так называемый «Северный проект» по сути означает оккупацию самой сакральной части Русской земли, откуда пришли оба царских рода. Это означает то же самое, что оккупация Косова для сербов. Северную Русь хотят превратить в омерзительную резервацию под эгидой НАТО. Север искусственно противопоставляют Москве, как это уже имело место быть в XV-XVI вв.» И с этим нельзя не согласиться. Идея особого пути России – это именно идея Севера, соединяющего Восток и Запад и противостоящего Югу. Север ещё, кроме всего прочего, имеет биографические коннотации для Кинчева: с 1998 года он живет в деревне, в 700 км к северу от Москвы, между тремя озерами: Онежским, Ладожским и Чудским. Но, думается, это все же не главное. Тема Севера появляется в творчестве «Алисы» именно сейчас потому, что Кинчев всегда отличался умением улавливать пульс времени, двигался вместе со всеми, выражая чувства, которыми живут миллионы. 2.Мировоззренческая эволюция Кинчева – это история целого поколения: он, действительно, имел право в самом начале сказать «Мое поколение», поскольку его путь — как вместе с ним, так и помимо него — проделали очень многие. Содержание этой эволюции вкратце можно описать следующим образом: от вполне нормального, условно «советского» человека через конфликт и отрицание всего советского – к крайнему анархизму и индивидуализму, и затем через крещение и воцерковление — к новому открытию социального и политического, к активной гражданской позиции. Кинчев познал на собственном опыте два типа политического сознания русского человека, два его основных, можно сказать, архетипических предпочтения в сфере внешнего – анархизм и монархизм. Одним из первых сформулировал это на одном из своих митингов легендарный Нестор Махно: «В России возможна или монархия, или анархия. Но последняя долго не продержится». Этим политическим формам соответствуют два психологических состояния: чувство «вольницы» либо чувство страха. Кинчев в одном из последних интервью говорит об этом так: «Со мной, конечно, можно не соглашаться, но я считаю, что главные факторы здесь – это наши необъятные территории и те византийские истоки, которые на подсознательном уровне укоренились в нашем менталитете. Чтобы правильно сориентироваться в этой жизни, нам нужен страх. А у страха бывает разная природа. Есть страх Божий и колоссальная ответственность перед Создателем за все свои поступки. И Божественная суть власти, лежащая в основе монархии, здесь как раз подходит. Царь есть помазанник Божий, страх перед ним есть страх перед Богом, а его ответственность перед своим народом есть воплощение Божьего промысла. А есть страх человеческий, который тоже может являться организующим началом, как это было при большевиках. Но вектор при этом направлен вниз, потому что это страх дьявольский, страх животный. Ты боишься быть уничтоженным, поэтому сам доносишь и предаешь других. Это мы уже проходили. Почему нельзя без страха? Да потому, что когда все дозволено, все можно, то наш человек развращается и губит себя сам. Людские законы всегда работали у нас со скрипом, потому что на ментальном уровне мы всегда противостоим любому закону. Вольница для нас была всегда привлекательнее, желаннее навязанного кем-то порядка. Если нет страха, тогда разгуляй-малина, грабь награбленное – что мы и имели в полной мере в начале 90-х». Таким образом, православный монархизм исповедует бывший анархист и язычник. «Но человек тем и хорош, — объясняется Кинчев, — что он находится в поиске, и если говорить о язычестве как о ступени к постижению Господа и верного пути — это замечательный путь. Потому что он наиболее корневой для русского человека — через язычество к христианству». Пример мировоззренческой эволюции Кинчева свидетельствует о том, что для религиозного самоопределения русского человека наиболее типичен именно выбор между язычеством и православием, анархизм же и монархизм суть их политические соответствия. Кинчев приходит к христианской вере, поначалу оставаясь ещё анархистом, не интересующимся политикой, затем его новая вера требует от него изменения политической позиции – в сторону идеалов православной монархии. Именно этот путь поэт и музыкант называет «корневым» для русского человека. Как и положено сказочному герою (а Кинчев часто в своих песнях надевает традиционную для русской сказки лирическую маску «дурачка»: «Дурень» — название альбома 1997 г.), на важнейших этапах своего пути он встречает некую организованную злую силу, которая пытается ему помешать быть самим собой. В биографии Кинчева встречается два любопытных и совершенно симметричных эпизода. В свое время с разницей в десять лет он дважды обвинялся в «фашизме». В первый раз – это была ещё провокация советских времен: перед одним из концертов «Алисы» Константин вышел встречать свою беременную жену, которую не пропускали внутрь Дворца Культуры. Произошло столкновение с милицией, в котором Кинчева сначала повязали и бросили в «воронок», потом под угрозой толпы выпустили на сцену. Константин, что вполне естественно, выйдя на сцену, отпустил пару ласковых по поводу милиции, после чего обозреватель ленинградской газеты «Смена» честный комсомолец с говорящей фамилией Кокосов обвинил Кинчева в фашизме, передав строку из песни «Эй, ты там, на том берегу!» как «Хайль Гитлер на том берегу!» Ослышка настолько фрейдистская, что, казалось бы, автора просто сразу следовало направить к психоаналитику, а Кинчеву нечто подобное, произойди оно сегодня, сыграло бы только на руку в плане популярности. Но шёл 1987 год, время было несколько другое, и над музыкантом возникла вполне реальная угроза суда. Надо отметить, Кинчев повел себя в этой ситуации очень достойно и решительно. Правда, вне всяких сомнений, была на его стороне. Думается, дрогни бы тогда Константин, оказался бы в тюрьме, и ясно, что им одним бы дело не ограничилось. История страны могла бы сложиться по-другому… Но всё сложилось так, как и должно: власть уже боялась публичности и огласки. В итоге тогда Кинчев выиграл этот принципиальный спор, и газета «Смена» 24 сентября 1988 года вынуждена была опубликовать маленькую заметку: «Мы обещали читателям сообщить о результатах экспертизы магнитофонной записи концерта рок-группы «Алисы», состоявшегося 17 ноября 1987 г. Полученные данные позволяют сделать вывод, что слов «Хайль Гитлер» на ней нет. Редакция приносит извинения Константину Кинчеву, рок-группе и читателям за допущенную ошибку. Автор материала «Алиса» с косой челкой». В. Кокосов строго наказан». Вот, вроде бы, типично позднесоветская история, вполне в духе «перестройки». Однако история повторилась в уже совершенно других общественных условиях, когда за размещение на обложке альбома «Солнцеворот» левосторонней свастики тогдашний директор «Нашего Радио» небезызвестный Михаил Козырев фактически выбросил новый альбом «Алисы» из ротации. Сколько бы Кинчев ни пытался объяснить, что «в традициях православной церкви летящий крест, то есть свастика, символизирует Дух Святой. Левостороняя свастика — христианский символ Солнцеворота, символ снискания и обретения Благодати Святого Духа. Чем и должен заниматься любой православный христианин. Это главная задача для спасения бессмертной души, для жизни вечной. Мы находимся в состоянии снискания Благодати, и это — доминанта всего альбома, его зерно», — ничего, разумеется, не помогало. Прошло несколько лет… Михаила Козырева давно уже нет на «Нашем Радио», он пишет мемуары, а группа «Алиса» уверенно занимает верхние строчки хит-парадов. Ущерб, однако, всё же был: «Солнцеворот» (2000), как и записанные вскоре альбомы «Танцевать» (2001) и «Сейчас позднее, чем ты думаешь» (2003), содержали программные вещи, многие из которых в результате так и не дошли до всех, кому они предназначались. Обвинение в «фашизме» от комсомольских агитаторов 80-х до современных «культуртрегеров» и политтехнологов остается универсальным средством шельмования русских людей, пытающихся выработать самостоятельную позицию по отношению к миру. Черному цвету анархии и золоту монархизма по-прежнему нет места в спектре «реальной» российской политики. 3. Однако, мировоззрение Константина Кинчева интересно постольку, поскольку он является, во-первых, автором поэтических текстов, а во-вторых, лидером группы, способной собрать на свои концерты несколько десятков тысяч человек, определенным образом сориентированных этими текстами. Поэтому попробуем описать то мировоззрение, которое воспринимается его слушателями. Кинчев в своих текстах стремится к предельной обобщенности образов и лаконичности формулировок, за которыми чувствуется серьезная внутренняя проработанность, продуманность, выношенность. Художественно Кинчев тяготеет к русскому футуризму, начиная с «фирменных» цветов «Алисы» (красное на чёрном), в целом преимущественно урбанистической эстетики (образы природы и деревни у Кинчева, как правило, обобщены до символа, а городские, напротив, детальны и конкретны) и заканчивая ориентацией на действие с соответственно большой нагрузкой на глагольные формы. Заметные ориентиры Кинчева в русской поэзии – Хлебников и Пастернак, а из «коллег по цеху» русского рока он явно учитывает опыт Александра Башлачева и Дмитрия Ревякина. Главной темой для Кинчева давно стала тема национальная, и главным образом, предстающим перед слушателями в последних альбомах, является образ Руси. Патриотизм Кинчева совершенно не абстрактен, напротив, предельно органичен. Ещё в самом начале 90-х, до обращения в Православие, Константин так делился своими впечатлениями от первых гастролей по Франции: «Я почувствовал на первом концерте, что у меня фамилия Панфилов [1] и все мы панфиловцы. Ни шагу назад, не отступать!» Позже Кинчев скажет: «Я родился и рос всегда с чувством Родины, безмерной любви к ней. Получается довольно высокопарный слог, но это действительно так. Я полностью принадлежу корням, ощущаю связь со своей землей и никакой другой земли мне не надо. Какой должна быть Россия — не знаю... В песне «Мама» у меня об этом строчки – «Мы ж младенцы все у нее на груди, сосунки, щенки — нам ли мамку спасать...» Собственно, вот это «не знаю» во многом и стало для автора источником вдохновения: все последние годы для Кинчева были поиском ответа, какой должна быть Россия. Альбом «Сейчас позднее, чем ты думаешь» открывается песней «Родина», которую Кинчев спел вместе с дочерью. Родина здесь вполне конкретна и одушевлена – к ней, как к всеведущей Матери, обращаются отец и дочь с рефреном: «Научи меня, Родина моя». Чему может научить Родина? Прежде всего, речь идёт о нравственном достоинстве: «Крест не уронить, гнуться, но держать, а коли уронил, так суметь поднять…» Затем: «Правдой дорожить, лжи не потакать, дальних не судить, ближним помогать». Но для чего учиться у Родины? На это отвечает ключевая строка-рефрен: «Там где кончается мир, начинается свет». Иными словами, Родина научает в этом мире любви, которая становится особенно необходима человеку, когда он выходит за пределы мира и возвращается к свету, которым был когда-то создан. Тем самым, земное отечество оказывается образом отечества Небесного. Целостный и яркий, внутренне осмысленный и художественно убедительный образ Родины как единства земного и небесного – главное, что несет в себе сегодня поэзия Кинчева. 4. После двух концептуальных, чрезвычайно нагруженных мировоззренчески альбомов Кинчев словно бы взял лирическую паузу. Новая работа, как сообщается в официальном пресс-релизе, «несмотря на традиционную бескомпромиссность, вовсе не политический ориентир, скорее письмо из дома. Не патент на изобретение новой национальной идеи, а крестик на карте, где прописана душа». Пожалуй, так может показаться тем, кто привык к некоторой злободневности и декларативности альбомов «Сейчас позднее, чем ты думаешь» (2003) и «Изгой» (2005). Однако, во-первых, после предельно жёсткого, как солнце в пустыне, «Изгоя» раздумчивость, мягкие, сумеречно-ночные, лунные тона, акцентированные клавишные и приглушенные гитары, на мой взгляд, более чем уместны. А во-вторых, ни национальная, ни социальная, ни православная темы не ушли совсем, но лишь глубже зазвучали. При этом музыкально «Стать Севера» ничем не уступает, а возможно, и в чем-то превосходит предыдущие работы коллектива.

Кинчев вообще всегда любил брать паузы, оставлять место для раздумий о том, что происходит внутри. (Вспомним хотя бы одну из лучших его песен начала 2000–х — «Веретено»). Между прочим, эта способность всегда придавала и его социальным темам личностное измерение, напрочь отметая возможность какой-либо ангажированности. Кинчев пел то, что думал, и, если он провозглашал со сцены: «Мы – православные!» — это означало, что пришло время спеть так. Это была констатация внутренне очевидного и бесспорного, неотменимого, как история, факта. В альбоме «Стать Севера» тоже чувствуется желание «замедлить бег» и прислушаться к тому, что происходит в душе. Именно «душевный» по происхождению характер носят и ключевые образы, проходящие через весь альбом: дым, тень, струна, снег… Есть что-то поминальное в этом альбоме, с первой же композиции слышны отзвуки панихиды: Дым над землёю Зыбкая хмарь Рвется струною В алтарь. Дым – судьбы сложных Скомканных душ. Радость бездомных – Чушь. Последнее слово как-то режет слух, и утверждение не выглядит бесспорным. В нем чувствуется боль «старых ран», отголоски давнишних споров с теми, кого уже нет в живых. Где обретаются ныне все те, кто не нашёл в свое время прямого пути к спасению? Их существование призрачно. Неуспокоенные, не нашедшие себе места души дымом клубятся над землей. И они, быть может, не вполне честно ушедшие из жизни, хотят быть помянутыми, и они хотят обрести вечный Дом, поскольку «радость бездомных – чушь». Бледные тени стремятся к свету. Идет лития. Несложившиеся судьбы и скомканные души вместе с дымом рвутся в алтарь. «Светлая память останется лишь на словах»… Поминальный блюз звучит так, словно поют «Со святыми упокой»… Но дым для вставших на путь спасения – это ещё и груз прошлого, остатки естества, не переплавленного огнем веры, напоминание о собственном несовершенстве, которое жаждет преображения и растворения в свете, жаждет стать чистым пламенем в алтаре, чистым сердцем, которое «по случаю не обрести». Поминальная тема, как красное на чёрном, проходит через весь альбом. В середине звучит блестящая кавер-версия песни Майка Науменко «Старые раны», лирический герой которой – ещё один в ряду «скомканных», измученных душ. Но ошибочно было бы видеть в нем одного Майка – это обобщенный образ героя русского рока, для которого едва ли возможно безболезненно вписаться в какую-либо социальную среду – пусть даже это будет среда православная. Отсюда его безысходность («Я просто часть мира, которого нет» — как у Майка) или светлая печаль — как у Кинчева: Чей храм, чей придел, чей приход Никто никогда не поймет, Кому и зачем я пою… В чисто поле да в синий туман… Некоторым ревнителям от православия очень хотелось бы сделать Кинчева безликим инструментом тотальной миссии. Между тем Кинчев не говорит для толпы, он обращается персонально к каждому, связь идет от души к душе, от глаз к глазам, и далеко не каждый может услышать его голос. И в первую очередь, конечно, это голос самого русского пространства, идущий из глубины и уходящий в «чисто поле». Глухие к русскому пространству люди не услышат и не отзовутся на этот зов. Только тот, кому знакомо одиночество, кто знает цену «социальному активизму» и всевозможным «молодежным движениям», кто занят внутренней работой, внутренней борьбой, поймет тексты Константина Кинчева. Их кажущаяся «доступность» и «социальность» обманчивы. Именно поэтому, думается, полная версия альбома заканчивается очередным (третьим по счету) кинчевским гимном рок-н-роллу: Нас мало, но, пока мы в пути, В нас горит открытым огнем Рок-н-ролл. Общность людей, связанных рок-культурой 70-80-х, гораздо более реальна, чем все попытки конструирования социальной идентичности, предпринятые за последние годы. Разобщение и отчуждение людей только усиливается. Русская рок-культура же, пока она не стала «форматом», действительно объединяла. И объединяет до сих пор – вне зависимости от того, продолжает человек слушать рок или перестает. Что касается «приходов», то, увы: они не становятся субъектами общественной жизни. Православие сегодня зачастую больше разъединяет, нежели соединяет людей. Исключения, конечно, есть, но они только подтверждают общее правило. Многим нынешним "православным", как то ни странно, в высшей степени присуще желание загрызть ближнего своего. Далеко не первый год продолжают некоторые известные священники, "православные психологи" и публицисты грызть и травить Константина Кинчева. За что? Всего лишь за то, что он дерзнул назвать себя солдатом Церкви и говорить о вере Христовой на языке рок-культуры. Фарисейство и ханжество с избытком присутствуют сегодня в среде, бывшей когда-то средой тех самых «скомканных душ», смиренно молившихся у порога храма: «Господи, буди милостив мне, грешному». К таким, в первую очередь, и обращается сегодня Константин Кинчев; одним из них он и сознает себя в своих текстах. Поминальная тема вновь возникает в великолепной, мастерской как с музыкальной, так и с текстовой стороны балладе: На пороге неба, По пропащим скорбя, Крестится сила и мощь… Двойная бездна: граница света и тени, порог неба, который не дано пересечь пропащим и на котором «верным ставят кресты» и — пороговая ситуация для лирического героя, сознающего, что «верного» от «пропащего» отделяет очень зыбкая грань… Пожалуй, на сей раз именно здесь, в подробностях предосенней тишины, в этом чарующем лунном пейзаже поэзия Константина Кинчева достигает вершины: Звёзды падали огнём небес, Превращаясь в языки костров. Ночь в пределе сентября. И только чуткая заря Искрой пряталась в охапке дров. … А я метался в поисках себя, по полянам от росы седым. То ли ядом жгла луна, То ли я дошёл до дна, То ли лето закатилось в дым. Разумеется, эти «поиски себя» заканчиваются ничем: отъединенное от мира сознание способно в пределе созерцать лишь собственную границу – на пороге ли неба, на дне ли самого себя. То, что находится по ту сторону, за границей, отделившемуся сознанию недоступно. В этом – вся европейская метафизика Нового времени. И потому вполне логично ответом на поставленную проблему является следующая – собственно, заглавная – композиция альбома «Стать Севера». Ответ звучит уже в первой строке: Где по земле белым саваном стелется небо…

Снег («белый саван») здесь по смыслу противоположен дыму. Небо-снег стелется по земле, образуя единство. Граница снята, дуализм преодолен. Каким же образом это возможно? Разумеется, через Крест, единственным образом соединяющий верх с низом и вертикаль с горизонталью. Особенно отчетливо это проявляется в довольно рискованном (на мой взгляд) образе из песни «Падал снег»: Снегопадом распят город, Пригвожден к облакам… От этих строк немного веет футуристической поэтикой раннего Кинчева. Я бы не стал разменивать (при всей их метафизичности и при всем к ним уважении) всего лишь снег и облака на «крест, гвоздие, копие». Однако, Кинчеву этот образ необходим для упрочения связи неба и земли, для устойчивого образного ряда: снег – Крест — Стать Севера: В синь Онеги да Ладоги, В мед брусники да клевера, В радость ливня и радуги Крестит мир Стать Севера. Стать Севера примиряет любые антиномии: день с ночью, Запад с Востоком и жизнь со смертью. Она успокаивает мятущуюся между полюсами и крайностями душу: О родной земле, О разбитых лбах, О тропе наверх Словом за слова. Подними меня К небу на руках, Упокой звезду несуразную. ... Окуни меня в Стать Севера. Это конкретизация того, что в альбоме 2003 года было сформулировано как: "Здесь, на родной стороне, // Нам помирать". Стать Севера — возможно, итоговый образ кинчевской Руси. Стать – очень емкое понятие. По Далю, это «склад, стройность стана, роста, соразмерность всего тела и членов» или «лад, толк, приличие, пристой, что кстати, впору, идет к месту или к делу». Разумеется, «кстати» тут вспоминается и Тютчев с его ставшими хрестоматийными строками. Несомненно, Стать Севера — это гармонический образ сочетания земли и неба, дня и ночи; это место, где вкус жизни открывается только тому, кто способен чувствовать эту гармонию, видеть и ценить метафизическую красоту-стать. Однако, это отнюдь не языческая гармония, как может подумать какой-нибудь «ревностный не по разуму». Ведь сама Стать Севера раскрывается только через Крест — обновленной и очищенной крещением душе [2] .. Вообще русский пейзаж Кинчева изначально метафизичен: Звездопад дорог от зарниц, Грозы седлают коней. Но над землей тихо льется покой монастырей. А поверх седых облаков — Синь, соколиная высь. Здесь, под покровом небес, мы родились. Бесконечное небо, образ безкрайней, неотмирной свободы, становится плотью и кровью живущих в России людей. Нельзя завоевать Небо – нельзя покорить Русь: Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, Но в наших венах кипит небо славян. И от Чудских берегов До ледяной Колымы Всё это наша земля, всё это – мы! Северная тема уже вполне отчетливо звучала во вдохновенном гимне «Небо славян»: След оленя лижет мороз, Гонит добычу весь день, Но стужу держит в узде дым деревень. Намела сугробов пурга, дочь белозубой зимы. Здесь, в окоёме снегов, выросли мы. Мы видим, что уже здесь снег у Кинчева особым образом рифмуется с небом. Сверху покров небес, снизу – окоём снегов. И то, и другое несут явственно защитную функцию, обеспечивают рост, мир, процветание. Русская земля выступает надежно защищенной небом и снегами. А между землей и небом, связывая покоем и тишиной одно с другим, располагаются монастыри: Свет звезды пылит по дорогам, На душе покой да тихая грусть. Испокон веков граничит с Богом Моя светлая Русь, - поет Кинчев в припеве песни «Инок, воин и шут». Таким образом, границу, за которую не в силах выйти «лжеименитый разум» отделившегося от Бога человека, преодолевает верующий разум героя, очарованного Статью Севера. Во всей красе эта стать предстает в итоговой композиции, которой завершается основная версия альбома – «Северная быль». Это мифологическая вариация выведенной в упомянутой песне «Инок, воин и шут» кинчевской формулы Руси. Эта формула — песня, молитва да меч. Из того луча отковала меч Ясная звезда северных земель, Твердо наказала своё беречь Да преображать снегопад в капель. Северную стать верного меча, Как завет, впитал вековой гранит: Гневом не пылать, не рубить сплеча, Да приумножать то, чем славен скит. «Северная быль – верным как наказ». Вообще текстам Кинчева, как и всей русской литературной традиции, начиная со Слова о Законе и Благодати и Поучения Владимира Мономаха, свойственна учительность. В частности характерны для Кинчева краткие послания, сжатые до афоризма: «Вечная жизнь вершится здесь и сейчас», «На пороге неба верным ставят кресты», «Чистого сердца по случаю не обрести», «Жить ради боли» и другие. Однако, что любопытно, это учительность без учителя, на роль которого Кинчев никоим образом не претендует. Для него эти максимы как бы словесные сгустки собственного опыта, «кровь, обращенная в слова». Так и здесь – кто и кому дает «наказ» не совсем ясно. Такое ощущение, что это слово самого пространства – солнечного луча, леса, озёр, скита. Но зато, в чем смысл этого наказа, предельно ясно. Меч – один из ключевых символов, в котором воплотилась стать Севера. Меч соединяет в себе и поэзию, и силу, и, что самое важное, «всё, чем был отмечен пустынный скит – верную молитву и строгий пост»: На призыв набата поднялся лес, Из затвора вышел огонь луча, Серебром озёр да грозой небес Засияла жизнь в острие меча. Христианство Кинчева проникнуто горячей любовью к Родине, мужеством и поэзией. «Верность», в его понимании, это одновременно верность Родине и Богу. Собственно, так понимали веру и наши предки, пока не начался разлагающий удушливый кошмар так называемого «Серебряного века»… В «Северной были» нет ни одного человеческого образа, но неявно присутствует святой благоверный князь Александр Невский с его знаменитым: «Кто на нашу землю с мечом придет, от меча погибнет». Русская земля свята, и хранят ее, в самом деле, молитва и меч – да ещё песня-быль, передающая наказ верным. Сам же автор были, как и автор традиционного средневекового текста, не выставляет себя, он невидим, неуловим. Он проявляется лишь в интонации, в сказе. Северная Русь Кинчева, сохраняя всё то, что привлекает в этом образе неоязычников-сепаратистов, решительно не помещается в их намеренно зауженных границах русскости. И дело не только в том, что эта Русь простирается «от Чудских берегов до ледяной Колымы» и не столько в том, что у нее есть православные союзники на Юге («Мои братья сербы да болгары»). А дело в том, что образ этой Руси глубоко органичен, он противится любому проектированию, любой попытке «вписать» его куда-либо. Наоборот: сюда вписывается всё, что только может жить в покое и тишине, в гармонии и ладу с окружающим. Эта Северная Русь поглотит всё, что покушается на ее чистоту и стать, вынесет свой крест до конца и откроет всем верным и претерпевшим до конца путь в Небо. [1] Панфилов – фамилия Кинчева по паспорту: его отец, Евгений Константинович, отказался от фамилии репрессированного отца и взял фамилию своей матери (бабушки Константина). [2] Об этом — завершающая композиция с альбома «Изгой»: Вечер и ночь, утро и день, Год за годом греет огонь, Трепетом надежды томит Души первых. Новое вино — новая кровь Время повернет посолонь. Белая рубаха, да крест — Бремя верных. Из семи одну новую дверь В небо открывает купель, По миру пускает тоску Ветхой мути. Постригом жечь, тайной омыть Помыслов пожар-канитель, И себя увидеть иным В новой сути. http://www.pravaya.ru

Почта Alisa-Live